Псков – один из древнейших русских городов, неразрывно связанных с главнейшими событиями отечественной истории. До сих пор неизвестно, в каком году была заложена Псковская крепость, но самые первые строения могли здесь появиться ещё в X веке.
«За количеством мы не гонимся»
Опубликовано 28 октября 2013 г.
— Главное, что изменилось, — появилась возможность каждый день совершать Литургию. Раньше священников было всего двое, поэтому служили только по воскресеньям, и порой (заболеет кто или в отъезде) приходилось беспоповским чином служить. Сейчас у нас ежедневные службы, полный суточный круг богослужений.
— Первым настоятелем монастыря в постсоветскую эпоху был отец Назарий, ныне епископ Кронштадтский, наместник Александро-Невской лавры. Общаетесь ли вы с ним сейчас?
— Конечно. Более того, иногда советуюсь с ним, когда не знаю, как поступить. У него большой опыт монастырской жизни, он был первым настоятелем, долгое время был благочинным монастырей и подворий нашей епархии. Да и просто он сыграл в моей жизни большую роль.
— Говорить о преемственности, наверное, сложно, поскольку монастырская жизнь на острове в прошлом веке на пятьдесят лет прервалась…
— Преемственность — основа монастырской жизни. Главное у нас — устав, который был дан преподобным Арсением. Преподобный сказал перед смертью: «Если пребудете в любви и законе Господнем, то не оскудеет обитель сия». Это самое главное. Пока в монастыре есть хотя бы один человек, который молится и любит людей, монастырь будет существовать.
— В музее Коневца есть фотография, где стоят рядом все четверо настоятелей (епископ Кронштадтский Назарий, епископ Тихвинский и Лодейнопольский Мстислав, архимандрит Исидор (Минаев) и игумен Александр (Арва). — Прим. ред.). Это постановочный кадр?
— Нет, это не постановка, нас «подловили», когда мы ждали Святейшего Патриарха Кирилла.
— Как вы представляете себе развитие монастыря? До 1917 года существовали монастыри, где братии было больше тысячи человек… Реально ли в наше время создать действительно многонаселенную обитель?
— Ну, на Коневце никогда тысяч человек не было: остров маленький, все бы не поместились. Максимум бывало 300–320 насельников. Но действительно, в конце XIX века наблюдался расцвет монашества. Произошло это после отмены крепостного права: в монастыре было проще самореализоваться, расти над собой… если имеешь склонность к этому, конечно. И статус сразу у человека становился более высоким: уже не крестьянин, а послушник или монах. Сейчас условия совершенно другие, да и менталитет другой. За количеством мы не гонимся: четырнадцать человек — замечательное число, в некоторых монастырях гораздо меньше…
— А вместе с послушниками и трудниками?
— На зиму остаются примерно тридцать человек. У нас сейчас есть два кандидата, собираемся принять их в число братии — посмотрим, соберем братское собрание… Не все люди, стремящиеся стать монахами, ими действительно становятся.
— Сейчас довольно часто случается, что люди поначалу стремятся к монастырской жизни и даже принимают постриг, но потом уходят обратно в мир. Это деморализует тех, кто остается? Если бы кто-то решил вернуться, приняли бы его вновь?
— Мы все постсоветские дети с атеистическим воспитанием, не надо об этом забывать. Все мы в Церкви недавно, опыта церковной жизни у нас нет. Человек сначала в запальчивости принял монашество, а потом понял, что это «не его»… или духовник его не заметил, проглядел — всякое бывает. Но деморализующего воздействия на братию такие поступки не оказывают, наоборот, укрепляют. В монастыре всё на виду, все видят, как человека крутит и ломает в мясорубке страстей… Естественно, мы молимся за тех, кто ушел от нас, а принять или не принять обратно — это надо в каждом конкретном случае смотреть.
— Летом жизнь в монастыре становится гораздо более открытой: приезжают паломники, трудники, дети в детские лагеря. Какой период для монастыря большее испытание: летняя суета или суровая зимовка?
— Недавно размышлял об этом… трудно сказать. И летом, и зимой искушений хватает. Человека всегда ждут испытания, и внешнее воздействие — наличие огромного количества паломников или их отсутствие — имеет значение, но не определяющее. Если ты, к примеру, гневливый человек, ты будешь гневаться и когда много народу, и когда мало. У кого-то из святых отцов говорится о брате, который ушел в затвор и в одиночестве стал гневаться на свою кружку, что она не так стоит. Над собой надо работать, а не думать о внешних факторах. Хотя, конечно, летом поводов для смущения больше: дамы появляются, нужна дополнительная стойкость. На остров часто приезжают люди, далекие от Церкви, для них любой «человек в черном» — образец святости. И братья, столкнувшись с таким отношением, впадают в большое смущение. Но зимой, когда нет посторонних, — свои испытания. Вот моряки знают: полгода в автономке попробуй уживись с соседом! А тут — не полгода, а много лет, всю жизнь. Слава Богу, ежедневно совершается Литургия и есть возможность убежать от греха. И чудесно, что в монастыре на каждом повечерии происходит чин прощения, когда братия просят прощения друг у друга. Жизнь показывает: где тонко, там и рвется — но это всегда оставляет повод для работы над собой.
— Замечено, что на Коневце к мирянам не относятся как к людям второго сорта, нет монашеского высокомерия: мы, дескать, соль земли, а вы — так… Поэтому люди приезжают сюда по многу лет, не только из Петербурга, но и из других городов. Это осознанная политика или просто так получилось?
— О такой репутации острова мне говорили. Конечно, это не специально, но почему так происходит, вполне понятно. Среди нашей братии много людей с судьбой непростой и небезупречной. Думаю, они, осознавая свои немощи, милостивы к другим. Что кривляться? Мы все одинаковы. Нас Господь призвал, мы в монастыре живем, и что монахи, что миряне — делаем общее дело. Все должны жить в доброй совести и любви… Я люблю сказку «Кошкин дом». Когда кошка и кот Василий пришли к котятам, они говорят: «Что ж, заходите, в дождь и снег нельзя же быть без крова! Кто сам просился на ночлег, скорей поймет другого».
— Есть ли на Коневце какие-то специфические, местные проблемы?
— Монастырь на острове — своя специфика. Допустим, если мы в чем-то нуждаемся, невозможно получить это сразу: нужно планировать. Погода в планы вмешивается — сидишь, смиряешься: значит, нет на то воли Божией. Медицинская помощь, продукты, топливо, стройматериалы… проблемы во всем — водная преграда есть водная преграда. Но человек привыкает ко всему и все может принять как данность. Все, кто был на острове, замечают: если не суждено человеку там побывать, он туда и не попадет, а если надо ему остаться, то останется — Господь всё устраивает.
— Участвует ли монастырь в сохранении памяти о войне — и о Зимней, и о Великой Отечественной?
— Память о войне люди, конечно, хранят — в рамках школьной программы, к тому же у многих родственники воевали — мой дед, например. Обелиск в память Ладожской флотилии на острове стоит. 9 мая мы служим панихиду, но каких-то особых мероприятий военных у нас нет… А что, после вашего вопроса мысль зародилась, возможно, что-то еще будем делать.
— А чем монахи занимаются зимой?
— Работы много. Лес заготавливаем для строительства. «Бытовуха» съедает много энергии и сил. Каждый на своем послушании — часто такие горы наметает, что хотя бы снег сгрести…
— На монашеское рукоделие времени не остается…
— Какое там! У всех расписано, кто чем в зимний сезон занимается: нужно протапливать кельи, храм… Кто-то за воду отвечает — водопровод отключается, и надо уже брать ее из Ладоги.
— А почему водопровод зимой отключают?
— Так промерзает же всё! Может, когда-нибудь и будет у нас зимний водопровод.
— В ближайших планах восстановления обители какой следующий пункт?
— Должны доделать новый коровник, надеюсь, буренок наших зимой переселим туда. На будущий год мы попали, слава Богу, в федеральную программу реставрации, будем делать проект восстановления верхнего храма, внутреннего пространства колокольни и северного корпуса. Но это проекты, а из насущных дел надо с причалом разбираться: совсем разваливается.
— Правда ли, что причал во Владимирской бухте вернут военным, а у монастыря будет другой?
— Нет, это неверная информация. По документам причал в бухте так и так принадлежит военным, хотя он был сгоревшим и мы его сами восстанавливали. Сейчас мы ведем переговоры, чтобы нам выделили кусочек причала, и, может быть, если нам передадут разрушенное здание детского сада в бухте, мы там устроим подворье с храмом. Планы у нас грандиозные — помните, как в «Женитьбе Бальзаминова»: «Вкуса у меня много — средств нет!» (смеется).
— Где вы находите людей, готовых помогать монастырю?
— Я не ищу, их Господь посылает. Вадим Евсеевич Сомов, директор нефтеперерабатывающего завода в Киришах, снабжает нас на целый год соляркой, а так половина доходов монастыря уходила бы только на топливо. Люди приезжают в монастырь, видят, что мы что-то делаем, спрашивают, чем можно помочь — Господь открывает сердца людей.
Хочется пожелать никому никогда не унывать. Все происходит по воле Божией, надо помнить, что Господь каждого из нас одному Ему известным путем ведет к спасению. Чтобы не забывать об этом, нужно молиться, нужно соединяться с Богом с помощью святого Причастия, предварительно исповедав свои грехи. И ничто нас не возьмет тогда.
О тонкостях монашеской жизни, о прошлом и будущем "острова монахов" рассказал настоятель Коневского Рождество-Богородичного мужского монастыря игумен Александр (Арва).
С 1940‑х до начала 1990‑х этого маленького острова даже не было на карте (в советское время здесь находилась секретная военная база), а теперь Коневец — место паломничества тысяч людей из разных концов нашей страны и из-за рубежа. Из зарубежных гостей особенно много финнов: в Финляндии даже организовано общество возрождения Коневца. Недавно, в 2011 году, мы праздновали 20‑летие возвращения монастыря Церкви, а в нынешнем году юбилей более «солидный» — 620‑летие основания обители. О тонкостях монашеской жизни, о прошлом и будущем острова рассказал настоятель Коневского Рождество‑Богородичного мужского монастыря игумен Александр (Арва).
— Вы пришли в монастырь в 1999 году. С тех пор, конечно, многое изменилось…
— Вы пришли в монастырь в 1999 году. С тех пор, конечно, многое изменилось…
— Главное, что изменилось, — появилась возможность каждый день совершать Литургию. Раньше священников было всего двое, поэтому служили только по воскресеньям, и порой (заболеет кто или в отъезде) приходилось беспоповским чином служить. Сейчас у нас ежедневные службы, полный суточный круг богослужений.
— Первым настоятелем монастыря в постсоветскую эпоху был отец Назарий, ныне епископ Кронштадтский, наместник Александро-Невской лавры. Общаетесь ли вы с ним сейчас?
— Конечно. Более того, иногда советуюсь с ним, когда не знаю, как поступить. У него большой опыт монастырской жизни, он был первым настоятелем, долгое время был благочинным монастырей и подворий нашей епархии. Да и просто он сыграл в моей жизни большую роль.
— Говорить о преемственности, наверное, сложно, поскольку монастырская жизнь на острове в прошлом веке на пятьдесят лет прервалась…
— Преемственность — основа монастырской жизни. Главное у нас — устав, который был дан преподобным Арсением. Преподобный сказал перед смертью: «Если пребудете в любви и законе Господнем, то не оскудеет обитель сия». Это самое главное. Пока в монастыре есть хотя бы один человек, который молится и любит людей, монастырь будет существовать.
— В музее Коневца есть фотография, где стоят рядом все четверо настоятелей (епископ Кронштадтский Назарий, епископ Тихвинский и Лодейнопольский Мстислав, архимандрит Исидор (Минаев) и игумен Александр (Арва). — Прим. ред.). Это постановочный кадр?
— Нет, это не постановка, нас «подловили», когда мы ждали Святейшего Патриарха Кирилла.
— Как вы представляете себе развитие монастыря? До 1917 года существовали монастыри, где братии было больше тысячи человек… Реально ли в наше время создать действительно многонаселенную обитель?
— Ну, на Коневце никогда тысяч человек не было: остров маленький, все бы не поместились. Максимум бывало 300–320 насельников. Но действительно, в конце XIX века наблюдался расцвет монашества. Произошло это после отмены крепостного права: в монастыре было проще самореализоваться, расти над собой… если имеешь склонность к этому, конечно. И статус сразу у человека становился более высоким: уже не крестьянин, а послушник или монах. Сейчас условия совершенно другие, да и менталитет другой. За количеством мы не гонимся: четырнадцать человек — замечательное число, в некоторых монастырях гораздо меньше…
— А вместе с послушниками и трудниками?
— На зиму остаются примерно тридцать человек. У нас сейчас есть два кандидата, собираемся принять их в число братии — посмотрим, соберем братское собрание… Не все люди, стремящиеся стать монахами, ими действительно становятся.
— Сейчас довольно часто случается, что люди поначалу стремятся к монастырской жизни и даже принимают постриг, но потом уходят обратно в мир. Это деморализует тех, кто остается? Если бы кто-то решил вернуться, приняли бы его вновь?
— Мы все постсоветские дети с атеистическим воспитанием, не надо об этом забывать. Все мы в Церкви недавно, опыта церковной жизни у нас нет. Человек сначала в запальчивости принял монашество, а потом понял, что это «не его»… или духовник его не заметил, проглядел — всякое бывает. Но деморализующего воздействия на братию такие поступки не оказывают, наоборот, укрепляют. В монастыре всё на виду, все видят, как человека крутит и ломает в мясорубке страстей… Естественно, мы молимся за тех, кто ушел от нас, а принять или не принять обратно — это надо в каждом конкретном случае смотреть.
— Летом жизнь в монастыре становится гораздо более открытой: приезжают паломники, трудники, дети в детские лагеря. Какой период для монастыря большее испытание: летняя суета или суровая зимовка?
— Недавно размышлял об этом… трудно сказать. И летом, и зимой искушений хватает. Человека всегда ждут испытания, и внешнее воздействие — наличие огромного количества паломников или их отсутствие — имеет значение, но не определяющее. Если ты, к примеру, гневливый человек, ты будешь гневаться и когда много народу, и когда мало. У кого-то из святых отцов говорится о брате, который ушел в затвор и в одиночестве стал гневаться на свою кружку, что она не так стоит. Над собой надо работать, а не думать о внешних факторах. Хотя, конечно, летом поводов для смущения больше: дамы появляются, нужна дополнительная стойкость. На остров часто приезжают люди, далекие от Церкви, для них любой «человек в черном» — образец святости. И братья, столкнувшись с таким отношением, впадают в большое смущение. Но зимой, когда нет посторонних, — свои испытания. Вот моряки знают: полгода в автономке попробуй уживись с соседом! А тут — не полгода, а много лет, всю жизнь. Слава Богу, ежедневно совершается Литургия и есть возможность убежать от греха. И чудесно, что в монастыре на каждом повечерии происходит чин прощения, когда братия просят прощения друг у друга. Жизнь показывает: где тонко, там и рвется — но это всегда оставляет повод для работы над собой.
— Замечено, что на Коневце к мирянам не относятся как к людям второго сорта, нет монашеского высокомерия: мы, дескать, соль земли, а вы — так… Поэтому люди приезжают сюда по многу лет, не только из Петербурга, но и из других городов. Это осознанная политика или просто так получилось?
— О такой репутации острова мне говорили. Конечно, это не специально, но почему так происходит, вполне понятно. Среди нашей братии много людей с судьбой непростой и небезупречной. Думаю, они, осознавая свои немощи, милостивы к другим. Что кривляться? Мы все одинаковы. Нас Господь призвал, мы в монастыре живем, и что монахи, что миряне — делаем общее дело. Все должны жить в доброй совести и любви… Я люблю сказку «Кошкин дом». Когда кошка и кот Василий пришли к котятам, они говорят: «Что ж, заходите, в дождь и снег нельзя же быть без крова! Кто сам просился на ночлег, скорей поймет другого».
— Есть ли на Коневце какие-то специфические, местные проблемы?
— Монастырь на острове — своя специфика. Допустим, если мы в чем-то нуждаемся, невозможно получить это сразу: нужно планировать. Погода в планы вмешивается — сидишь, смиряешься: значит, нет на то воли Божией. Медицинская помощь, продукты, топливо, стройматериалы… проблемы во всем — водная преграда есть водная преграда. Но человек привыкает ко всему и все может принять как данность. Все, кто был на острове, замечают: если не суждено человеку там побывать, он туда и не попадет, а если надо ему остаться, то останется — Господь всё устраивает.
— Участвует ли монастырь в сохранении памяти о войне — и о Зимней, и о Великой Отечественной?
— Память о войне люди, конечно, хранят — в рамках школьной программы, к тому же у многих родственники воевали — мой дед, например. Обелиск в память Ладожской флотилии на острове стоит. 9 мая мы служим панихиду, но каких-то особых мероприятий военных у нас нет… А что, после вашего вопроса мысль зародилась, возможно, что-то еще будем делать.
— А чем монахи занимаются зимой?
— Работы много. Лес заготавливаем для строительства. «Бытовуха» съедает много энергии и сил. Каждый на своем послушании — часто такие горы наметает, что хотя бы снег сгрести…
— На монашеское рукоделие времени не остается…
— Какое там! У всех расписано, кто чем в зимний сезон занимается: нужно протапливать кельи, храм… Кто-то за воду отвечает — водопровод отключается, и надо уже брать ее из Ладоги.
— А почему водопровод зимой отключают?
— Так промерзает же всё! Может, когда-нибудь и будет у нас зимний водопровод.
— В ближайших планах восстановления обители какой следующий пункт?
— Должны доделать новый коровник, надеюсь, буренок наших зимой переселим туда. На будущий год мы попали, слава Богу, в федеральную программу реставрации, будем делать проект восстановления верхнего храма, внутреннего пространства колокольни и северного корпуса. Но это проекты, а из насущных дел надо с причалом разбираться: совсем разваливается.
— Правда ли, что причал во Владимирской бухте вернут военным, а у монастыря будет другой?
— Нет, это неверная информация. По документам причал в бухте так и так принадлежит военным, хотя он был сгоревшим и мы его сами восстанавливали. Сейчас мы ведем переговоры, чтобы нам выделили кусочек причала, и, может быть, если нам передадут разрушенное здание детского сада в бухте, мы там устроим подворье с храмом. Планы у нас грандиозные — помните, как в «Женитьбе Бальзаминова»: «Вкуса у меня много — средств нет!» (смеется).
— Где вы находите людей, готовых помогать монастырю?
— Я не ищу, их Господь посылает. Вадим Евсеевич Сомов, директор нефтеперерабатывающего завода в Киришах, снабжает нас на целый год соляркой, а так половина доходов монастыря уходила бы только на топливо. Люди приезжают в монастырь, видят, что мы что-то делаем, спрашивают, чем можно помочь — Господь открывает сердца людей.
Хочется пожелать никому никогда не унывать. Все происходит по воле Божией, надо помнить, что Господь каждого из нас одному Ему известным путем ведет к спасению. Чтобы не забывать об этом, нужно молиться, нужно соединяться с Богом с помощью святого Причастия, предварительно исповедав свои грехи. И ничто нас не возьмет тогда.
Татьяна Кириллина