Нельзя быть христианином и при этом ни в чем себе не отказывать -

Главная забота правящего архиерея — создание живой традиции веры в вверенной ему епархии. Честный разговор о практических сторонах этого нелегкого пути может оказать неоценимую помощь недавно рукоположенным архиереям.

О проблемах развития приходской жизни, духовных основах служения епископа и воспитании пастырей рассказывает митрополит Саратовский и Вольский Лонгин, который несет служение на Саратовской кафедре уже почти десять лет.

— Ваше Высокопреосвященство, некоторые наши читатели хорошо помнят те времена, когда вы были настоятелем московского подворья Троице-Сергиевой лавры. В чем вы видите основные различия церковной жизни в Москве и в Саратове?

— За годы, в течение которых я служу на Саратовской кафедре, интенсивность церковной жизни у нас и в Москве практически сравнялась. Об этом можно говорить достаточно определенно. Хотя, конечно, в столице успели сделать гораздо больше для просвещения и воцерковления людей.

Когда я только приехал в Саратов в августе 2003 года, у меня было такое чувство, будто я снова вернулся в начало 1990-х. Нельзя сказать, что верующих людей в Саратове в процентном отношении было намного меньше, чем в Москве. Но, например, в столице, будучи настоятелем, я был уверен, что самые известные книги о Церкви и духовной жизни прочитали почти все активные прихожане. В Саратове же я увидел, что здесь людей, знакомых с духовной литературой, не так много. Это было заметно.

— Что вдохновляло вас в начале вашего епископского служения, и можно ли говорить о том, что за прошедшие десять лет что-то в вашей мотивации изменилось?

— Я сам не москвич, но значительную часть жизни провел в лавре и в Москве, кроме того, учился в Болгарии. И у меня было немало трудностей, связанных с новым местом служения. Трудно было сразу найти общий язык с паствой Саратовской епархии, узнать ее.

Сейчас, как правило, бо́льшая часть молодых архиереев как раз родом из тех мест, где им предстоит нести архипастырское служение. Они могут гораздо быстрее сориентироваться в ситуации, ведь они знают, как строится церковная жизнь в этой местности. Хотя иногда в этом есть и свои минусы. Что перевесит — радость служения на своей земле, где тебя поддерживает твоя паства, или самоуспокоенность, когда нет желания ничего кардинально менять, это уже зависит от самого архиерея. Свежий взгляд и завышенная планка ожиданий зачастую действуют положительно.

Думаю, не нужно искать какого-то высокого богословского обоснования, которое должно вдохновлять. Важно помнить, что главное в жизни человека, особенно монаха, — это служение. Сам я никогда не стремился к архиерейству. Конечно, так говорят многие, и им мало кто верит. Но архиерейство не выбирают, а принимают за послушание, и я знаю немало таких примеров из жизни близких мне людей. Поэтому говорить, что человек чем-то вдохновляется при возведении в епископский сан, лучше не стоит. Есть воля Божия, Господь тебя поставил на это место. Для чего? Для того чтобы ты выполнил какой-то план, который есть у Бога по отношению к тебе самому и другим людям, к месту твоего служения. Вот и выполняй его настолько, насколько у тебя есть силы. Это основная мотивация, я думаю, а остальные вторичны и не должны приниматься всерьез.

Помню, как в первый год своего архиерейства я постоянно делал для себя какие-то «открытия», которые казались ужасающими. Хоть и в Москве в свое время подворье пришлось восстанавливать с нуля, буквально отвоевывать каждый квадратный метр помещений, но в епархии работы было в несколько раз больше, и я сомневался, что у меня хватит на это сил чисто физически. Через год после переезда в Саратов я приехал в Москву, где сослужил Патриарху Алексию II на лаврском подворье. Когда Святейший Патриарх начал меня спрашивать, как обстоят дела в епархии, я достаточно откровенно рассказал, насколько всё непросто. Видимо, вид у меня был довольно обескураженный, потому что Святейший Патриарх по-доброму улыбался, когда слушал, а потом сказал: «Ну ничего, ничего, это всё нормально. Всё хорошо». А потом спросил меня: «Как вы думаете, сколько нужно времени, чтобы всё наладить?» Я ответил: чтобы всерьез разобраться в ситуации, не менее пяти лет, а чтобы появились первые результаты — не менее десяти. Я ожидал, что Патриарх меня отругает за такой ответ, но он, подумав, совершенно спокойно сказал, что, наверное, я прав. Понятно, что у Святейшего было совершенно четкое понимание ситуации на местах. Причем нельзя сказать, что Саратовская епархия тогда была запущенной. Я стал преемником замечательного архиерея архиепископа Александра (Тимофеева). Просто масштабы того, что нужно было сделать, всё равно были огромными. А сейчас они кажутся мне еще бо́льшими.

Мы как-то привыкли к некому внутреннему триумфализму и, может быть, даже его не высказываем, но на самом деле думаем, что мы действительно очень много сделали — построили, открыли, издали. Но потрудиться предстоит еще больше. То, что сделано для возрождения церковной жизни, — это первые шаги. Они дались очень трудно, но их роль в общем-то не так уж велика. А главный опыт почти десяти лет архиерейского служения заключается в том, что надо уповать на Христа, который сказал: «Без Мене не можете творити ничесоже».

— Как в современных условиях готовить молодежь к священническому служению? Кто сегодня принимает сан и как изменился контингент духовенства за последние десять лет?

— Кадровая проблема стоит сейчас очень остро хотя бы потому, что открывается много новых приходов. Больше, чем мы можем за это время подготовить священнослужителей. По крайней мере такая ситуация сложилась в нашей митрополии. Молодого священника далеко не всегда и не везде можно поставить на руководящую должность, назначить настоятелем. Дает знать о себе и «естественная убыль»: кто-то из духовенства умирает, кто-то оставляет служение (как правило, это всегда связано с семейными проблемами). Честно говоря, даже не могу предположить, когда, через сколько лет мы решим проблему с кадрами.

У нас в епархии есть неплохая семинария: почти все студенты из одиннадцати выпусков, которые были на моей памяти, стали священнослужителями. Учиться приходят самые разные люди: на одном курсе могут быть вместе и какой-нибудь парнишка, закончивший сельскую школу, где два года не было преподавателя русского языка и год математики, и выпускник с красным дипломом хорошего саратовского вуза. Такое встречалось и раньше. Но при этом сегодня у выпускников общеобразовательных школ резко снизился общий уровень подготовки. Приходят люди, которые не просто мало, а вообще практически ничего не читают. Это даже не зависит от уровня их воцерковленности. Они могут быть вполне хорошими ребятами, любящими храм с детства, могут иметь решимость связать свою жизнь с Церковью. Но с таким уровнем общего образования учиться в семинарии сложно. За пять лет обучения мы отчисляем примерно от 10 до 15% воспитанников. Кто-то, проучившись в духовной школе какое-то время, понимает, что это просто «не его». Это серьезное открытие, и я стараюсь сделать всё, чтобы человек сделал его для себя до того, как примет сан. Так что в каком-то смысле отсев необходим, но при этом постоянно приходится думать, как увеличить количество, а главное, «качество» семинаристов, чтобы ликвидировать кадровый голод.

Опыт свидетельствует, что самый удачный случай, когда молодой человек, пришедший учиться в семинарию, пережил в своей жизни личную встречу с Богом, то есть пришел к вере сознательно. Ведь зачастую бывает и так, что мальчика из верующей семьи по инерции берут сначала в алтарники, потом он становится членом местной юношеской православной компании, а затем, плывя по течению, попадает и в семинарию, не задумываясь о том, что его ждет и насколько это соответствует его жизненному призванию. Может быть, такой кандидат и сможет потом стать хорошим священником, но для этого нужно разбудить его сердце, создать такие условия, чтобы все-таки состоялась его личная встреча со Христом. Если человек не «проснется» для духовной жизни, то, возможно, всё его служение Церкви будет лицемерием, даже если при этом внешне всё будет выглядеть вполне благостно. Я всегда обращаю на этот момент особенное внимание и радуюсь за ребят, которые самостоятельно пришли к Богу.

— А не опасны ли будут такие молодые священники-неофиты?

— Они уже не неофиты. Их же не бабушка в храм притащила и попросила: «Батюшка, возьмите его в алтарь». Человек сам пришел, имея опыт жизни в Церкви, хотя бы несколько лет. Обычно они уже достаточно грамотные, интересуются книгами, изучают Евангелие.

У нас в митрополии мы прилагаем большие усилия к тому, чтобы заниматься с детьми школьного возраста. Это необходимо как раз для того, чтобы будущее духовенство не было неофитами, а имело собственный опыт сознательной церковной жизни. У нас есть две православные гимназии, скоро будет открыта еще одна, хотя это достаточно сложно в наших условиях. Это и в Москве непросто, а уж в провинции и подавно. Но только так можно воспитать поколение по-настоящему воцерковленных людей.

— Всё чаще приходится слышать об обмирщении Церкви. Согласны ли вы с тем, что такая проблема существует? В чем, по вашему мнению, это проявляется?

— Наверное, правильнее говорить не об обмирщении Церкви, а о возникшей привычке к Церкви. С одной стороны, в этом нет ничего плохого. И в то же время есть опасность, что из-за привыкания к церковной жизни потеряется живая вера и человек будет приходить в храм просто потому, что так принято в его окружении.

Настоящее обмирщение — это когда мы пытаемся насильственно соединить Церковь, свою духовную жизнь с благами мира. Жизнь во Христе невозможно построить на компромиссах. Нельзя быть христианином, чадом Церкви и при этом ни в чем себе не отказывать. К сожалению, такая тенденция в кругах нынешней церковной молодежи встречается часто, особенно это заметно в интернет-пространстве. Начинается с протестов: «А почему это я должен всё время хмуриться? Что за устаревшие призывы “плакать о своих грехах?” Почему нельзя этого, того, почему нельзя поступать, как хочется?» Так люди сознательно начинают лукавить сами с собой, и тогда под видом модернизации в церковную жизнь протаскиваются такие вещи, без которых, во-первых, вполне можно обойтись в жизни, а во-вторых, они прямо противоречат православному вероучению. Гедонистическое устроение «бери от жизни всё» не соответствует духу христианства.

Попытка служить «и нашим, и вашим» — одна из самых распространенных сегодня тенденций. Такое можно встретить даже в среде духовенства, особенно того, которое считает себя элитарным. Тут я имею в виду не административную элиту, а тех, кто громко заявляет о себе, например, в Интернете и пытается оказывать влияние на какие-то процессы в церковном сообществе.

Когда священник вместе с рясой после службы «снимает» с себя свое священство и дальше идет в мир, где пытается слиться с толпой, то это уже обман, который ничего хорошего душе принести не может. Этот дух есть, и он, к сожалению, дает о себе знать. Но опять же это проблема не новая. Просто больше людей за последние годы стали членами Церкви, и дух гедонизма в церковной среде стал более различим — это закон больших чисел. Напомню, что в первые века христианства ответом на подобную тенденцию стало рождение монашества.

— Что такое разномыслия в Церкви и где, на ваш взгляд, та грань, за которой начинается недопустимая для Церкви «демократия»?

— Долг архиерея как раз и заключается в том, чтобы достаточно внятно объяснять священнику смысл его служения. Священник всегда связан с архиереем, и не только потому, что тот рукополагает его в сан, а еще и потому, что своих особых полномочий у священника нет — так гласят церковные правила. Священник — это глаза, руки и уста архиерея. Священник может совершать евхаристию только потому, что архиерей делегировал ему это право. Поэтому если священник, допустим, начинает проповедовать что-то несогласное с церковным учением, то здесь, конечно, никакого снисхождения к этому быть не должно. А вот что касается каких-то чисто личных особенностей характера, увлечений, взглядов священника на те или иные вопросы, то тут достаточно места для разномыслия и свободы.

Иногда, казалось бы, чисто «внешние» вещи лежат в основе нашей духовной дисциплины. Если рисовать идеальный внешний образ пастыря, то он должен любить богослужение и любить людей. У него должен быть широкий кругозор и желательно высокий уровень образования, который бы он при этом повышал всю жизнь. Хорошее воспитание и вежливость тоже не помешают.

У тех пастырей, которые стремятся походить на описанный мной тип, как правило, наиболее развитые, дружные общины. Конечно, все мы разные, у нас разный темперамент, разные дарования. Мы не можем причесать всех под одну гребенку и из-за любви к идеалу уничтожать всё остальное. Но иногда элементарные правила, которые любой может воспитать в себе, вроде внимательного отношения к каждому приходящему в храм человеку, помогают постепенно построить приход.

— Развивается приходская жизнь. Какие тенденции вы считаете важными и значимыми, есть ли что-то, что вызывает опасение? Какой приходской опыт вы считаете достойным широкого распространения?

— Надо понимать, что в столице и в глубинке все-таки разное развитие и разные проблемы приходской жизни. К примеру, «закрытые» общины, имеющие черты сектантства, о которых иногда говорят, — это все-таки больше московская тенденция. В столице люди более образованные и искушенные, да и, чего греха таить, более сытые, поэтому запросы и проблемы у них другие.

Главная тенденция, которую я могу наблюдать здесь, такова: там, где есть хороший священник, обязательно собирается приход. Пусть священник не хватает звезд с неба, но если он не глупый человек, не гневлив, не страдает зависимостями или тяжелыми пороками, вокруг него сразу же собираются люди. Можно не обладать проповедническим даром святых Иоанна Златоуста или Иоанна Кронштадтского, но если пастырь имеет усердие, терпение, внимание, может выслушать человека — к такому пастырю люди придут. Важно отвечать своему предназначению, любить людей, любить свое служение и понимать, ради чего ты находишься на этом месте. У нас в митрополии есть замечательные батюшки, причем это молодые клирики. Единственное, что огорчает, — их все-таки меньше, чем это необходимо.

Есть еще проблема «больших храмов». В большом соборе, особенно если он единственный в городе, на праздник может собираться до тысячи человек или даже больше. Общину в таких храмах создать невозможно, чтобы мы ни делали. В лучшем случае там есть небольшая группа активных прихожан, но всё равно такие огромные приходы могут только, как говорили в Советском Союзе, «обслужить культовые потребности верующих», и говорить о приходской жизни здесь всерьез не приходится. Потихоньку они разгружаются, но для этого нужно строить новые храмы.

Например, в центре Саратова есть три достаточно больших собора. Мы строим новые храмы, а в них как было по 500–700 человек прихожан, так и остается! Это, с одной стороны, радует, а с другой — говорит о необходимости более активно заниматься строительством, ведь число верующих увеличивается.

Когда я приехал в Саратов в 2003 году, в городе было 12 приходов. Сейчас их 42. Я поставил задачу довести их до 70. Сейчас в городе живет порядка 850 тыс. человек, есть какой-то процент иноверцев, так что 70 храмов будет вполне достаточно. В Саратове, как и в Москве, есть своя программа строительства новых храмов. Но и у нас это строительство очень затрудняется отсутствием земельных участков и тем, что каждый участок приходится выбивать с огромным трудом, и это продолжается годами.

Но там, где можно, мы строим. В селах же стараемся даже не новые храмы возводить, а переоборудовать какие-то пустующие помещения. Пристраиваем купол, колокольню, алтарную апсиду — получается храм на 50–100 человек, где уже можно служить и создавать общину.

Цифры говорят сами за себя. В Саратовской епархии до революции было 1000 приходов. К концу 1930-х годов ликвидировали абсолютно все. После войны открылось 14, во время хрущевской «оттепели» закрылось два. Началась перестройка, и когда я приехал сюда, реально действовали 72 прихода. Сейчас по всей митрополии около 300 храмов. Рост есть, но даже дореволюционного уровня мы не достигли. Я не знаю, наверное, в каких-то епархиях уже можно не думать «о куполах» и заниматься только духовной жизнью, но для нашей митрополии такая прозаическая вещь, как стройка, по-прежнему актуальна. Люди ждут открытия храмов. Кроме того, надо помнить, что пустота в духовной жизни всегда заполняется суррогатами. Как-то мы в одном из микрорайонов Саратова начали строить храм, а вначале построили маленький временный и оповестили о начале богослужений жителей близлежащих домов — распространили листовки. Знаете, какой шум подняли сектанты! Они приходили и прямо говорили: «А что это вы залезли на чужую территорию? Вон у вас в центре есть свои церкви, там и служите себе!» И в Москве, я думаю, эта проблема тоже существует и стоит остро.

— Есть видимые плоды возрождения церковной жизни — это построенные храмы, количество крещений, венчаний и причастников. Но есть и то, что трудно подсчитать. Как архиерей может увидеть и оценить результат пастырских трудов священника?

— Чтобы как-то оценить служение духовенства, нужно с ним общаться. Постоянно приезжать, служить вместе, встречаться. Если со священником что-то не так — это бывает очень заметно. Именно для того и происходит сейчас разукрупнение епархий, чтобы архиерей имел возможность видеть священника не только раз в году на епархиальном собрании. Критериев, по которым можно судить о священническом служении, много. Прежде всего состояние прихода, внешнее и внутреннее. Есть храмы, где полы лишний раз не могут помыть, а на службу туда идут только те, кому в силу обстоятельств пойти в другой храм невозможно, это сразу ощущается.

Мы далеко не исчерпали всех тех возможностей, которые имеем в ограде храма. Я убежденный сторонник того, чтобы выходить и за ограду тоже, но делать это надо так, чтобы не оставить в недоумении тех, кто уже в ограде находится. Иначе мы уподобимся протестантам, которые всеми способами привлекают всех, кого встретят, в свои общины, а люди походят-походят к ним, да и перестают ходить. Ведь если учесть активность их миссионеров, то протестантов в России должно было бы быть уже несколько десятков миллионов, но их общины со временем распадаются.

Поэтому очень важно, чтобы человек, пришедший в Православную Церковь, получал там пищу для души. Чтобы люди научались церковной жизни, и она становилась для них насущной необходимостью, благом, без которого нельзя обойтись. А что еще может заставить современного занятого городского жителя утром в воскресный день встать и пойти в храм, когда ему надо и поспать, и постирать, и приготовить, и решить семейные вопросы... Какая тут может быть мотивация? Зачем ему идти в церковь? Он должен знать и понимать, что происходит в храме во время службы и полюбить ее. Если этой фундаментальной основы не будет, то ни чаепитие с баранками, ни приятельское общение, ни даже какая-то совместная работа по храму ее не заменят. Если священник сумел привести пасомых к литургической жизни, сумел не просто показать красоту церковной жизни, но и ее необходимость, если прихожанин смог почувствовать пользу для своей души, научился дышать воздухом Литургии, то это и является лучшей мотивацией для верующего человека и основным мерилом служения священника.

Если я приезжаю на службу в приходской храм и вижу понимающие глаза людей, а во время причастия не приходится посылать иподиаконов объяснять пришедшим, как правильно руки сложить, как рот открыть, куда идти дальше, — это уже о многом говорит. Если вижу среди прихожан молодых людей, подростков, мужчин, тоже можно сделать какие-то выводы. Если сам служитель алтаря Господня искренен, честен, любит свое дело, любит Бога — это тоже заметно. Конечно, любовь — вещь сложная, ее взрастить непросто, но человек должен постоянно стараться это делать.

Я для себя сформулировал и много раз говорил, что у нас есть две главные задачи: строительство новых храмов в городах и воспитание самоотверженного и благочестивого духовенства. Храм и хороший настоятель в нем — это самое главное. Это квинтэссенция моего личного архиерейского опыта. Если мы построим храмы и отправим служить туда тех, кто будет думать только о том, как заработать деньги, результат будет предсказуем. Если у нас будет очень хороший священник, обладающий многими духовными дарованиями, но при этом будет один храм на огромный микрорайон, где живут сотни тысяч человек, тут тоже ничего нельзя будет сделать. Даже если мы создадим распрекраснейшую общину в этом единственном храме, всё равно никакого развития церковной жизни не будет.

— Как сегодня при возросшем количестве духовенства меняются управленческие функции архиерея? Как строится ваше общение с прихожанами?

— Архиерей, как правило, выслушивает тех людей, которые сами пожелали вступить с ним в общение, они приходят на прием к епископу.

Сделать из архиерея приходского священника невозможно, да и не нужно. Паствой архиерея, которую он духовно окормляет, должно являться прежде всего духовенство. Это нелегко реализовать на практике, но именно к такому образцу, на мой взгляд, необходимо стремиться.

Кстати, такая ситуация вовсе не означает, что архиерей отгораживается от народа. В качестве примера могу привести нашего недавно рукоположенного епископа Покровского и Николаевского Пахомия. Будучи священником, он регулярно проводил встречи с людьми в Троицком соборе Саратова, где был настоятелем. И теперь, став архиереем, по просьбам прихожан он эту практику не оставил и даже сам исповедует своих духовных чад. Хотя при значительно возросшем количестве его новых обязанностей это почти подвиг.

Я наблюдаю со вниманием, насколько хватит сил у дорогого собрата. Пока он это делает с большим воодушевлением. Когда я сам десять лет назад приехал в Саратов, у меня подобных мыслей даже не появлялось, настолько я был загружен. Но, конечно, архиерей с народом должен общаться. Всё зависит от того, какая епархия и какие возможности есть у владыки.

— Святейший Патриарх Кирилл в своих последних выступлениях уделял особое внимание информационной деятельности епархий. У вас в митрополии уже давно действует посещаемый интернет-ресурс «Православие и современность», издается журнал. Как создать интересное церковное СМИ и почему эта работа такая трудная?

— Сайт и епархиальная газета появились почти сразу же (журнал чуть позже), потому что я считал необходимым начать широкую информационную деятельность. Информационного пространства в епархии тогда не существовало, но был большой интерес к тому, что у нас делается, нас буквально осаждали журналисты. Поэтому необходимо было удовлетворить общественный запрос, этот информационный голод. Когда я стал епископом, со мной в Саратов приехало шестеро иеромонахов и около десяти мирян с лаврского подворья в Москве. Среди них был игумен Нектарий (Морозов). Он в прошлом профессиональный журналист, поэтому сумел наладить работу епархиальных СМИ. Это заслуга его и той команды, которую ему удалось набрать из саратовских журналистов.

— Вы часто и сами выступаете в прессе, причем не уклоняетесь от общения со светскими журналистами и в то же время даете на своем епархиальном сайте ответы на чисто практические вопросы о духовной жизни. Удается ли вам адекватно донести до широкой аудитории такие специфические темы, как жизнь Церкви? Вы не разочарованы сотрудничеством с прессой?

— Всем нам, и священникам, и архиереям, удается донести что-то только в том случае, если люди готовы нас услышать. Часто люди и не хотят никакого ответа. Даже если ангел с неба будет для них благовествовать, они не обратят на это никакого внимания. Тут всё зависит от внутреннего устроения души, от того, насколько человек закрывает свое сердце от Бога или, напротив, пытается открыться Ему навстречу.

В Интернете работать сложно, потому что трудно проследить обратную связь. Меня спросили — я ответил, но я не могу знать, как люди воспользовались моим советом. Хотя иногда я получаю послания «спасибо, ваш совет мне помог», но эта обратная связь нерегулярна. Вопросы, конечно, часто задают одни и те же, причем элементарные, потому что люди не дают себе труда поискать ответ ни в книгах, ни в том же Интернете. Я уж не говорю о том, что лучше было бы зайти в храм и обратиться к священнику лично.

Если вопрос поступает от принципиально нецерковной аудитории, то чаще всего спрашивают, например, откуда у Церкви деньги, или воспроизводят еще какие-то штампы, гуляющие в информационном пространстве. Но вопрошающему надо дать ответ в любом случае, мы ведь не знаем, что именно может затронуть сердце или совесть собеседника, даже если он настроен враждебно. Бывают случаи, когда люди, переполненные предрассудками, встречаясь с адекватным отношением священника, оставляют хотя бы часть своих заблуждений и начинают более спокойно относиться к Церкви. Если мы не можем всех сделать нашими друзьями, то по крайней мере должны постараться уменьшить число наших сознательных врагов. Поэтому я стараюсь отвечать всем, какие бы вопросы люди ни задавали.