Псков – один из древнейших русских городов, неразрывно связанных с главнейшими событиями отечественной истории. До сих пор неизвестно, в каком году была заложена Псковская крепость, но самые первые строения могли здесь появиться ещё в X веке.
Сакраментальное слово «прости»
Опубликовано 3 июня 2013 г.
Порой возникает чувство, что для некоторых православных «повернуться лицом к Богу» подразумевает «отвернуться от ближнего».
«Избушк-избушк! Повернись-ка ко мне передом, а? Я ж позади не тебя, я позади Христа стою. Ты не мне зад кажешь… А, избушк?..» Не слышит избушка добра-молодца. То ли он вовсе не добрый молодец, то ли это не избушка, да и не на курьих, а на вполне себе таких, очень даже человеческих, даже и не ножках, а ногах. Только в ногах ли дело? И в «немолодецкости» ли дело того, кто обнаруживает, что к нему повернулись даже и не спиной?..
Меня все время удивляло, как это человек может сочетать в себе христианскую самоидентификацию и пол-ней-ше-е пренебрежение к ближнему.
«Я ее не ненавижу, – как-то, помню, возражала мне одна юная прихожанка в ответ на мои увещевания. – Я просто ее не замечаю, ее для меня нет, она для меня не существует».
Совершенно без толку было объяснять, что это и есть ненависть, что это и есть презрение (в отличие от призрения – обращать внимание). Девушка была свято уверена, что если она не мстит (активно не оскорбляет словом и действием), а просто стоит столбом, не отвечая на приветствия и глядя вперед или сквозь (тут уж как повезет собеседнику в пространственном отношении оказаться) – это самое что ни на есть нормальное и приемлемое поведение. Она не держит зла, ибо не на кого. Этого человека – нет.
Конечно же, такое демонстративное презрение к ближнему, слава Богу, не особо частое явление в церковной среде. Но и демонстративность – не самое худшее в каком бы то ни было пороке. Противно, бесспорно, смотреть на отходы жизнедеятельности, но, видя их, можно, по крайней мере, если не убрать, то хоть не вступить, а как быть с тем, что прикрыто благоухающей флорой?
То же и с душой. Как же надо любить свою порочность, чтобы не только приспособиться ее камуфлировать мнимым доброделанием, но еще и проглядывающий срам научиться выдавать за добродетель?
Когда смотришь в глаза таких виртуозов, даже стыдно становится от мелькнувших подозрений в их нечистоплотности, потому что, если такое поведение, такие речи и манеры – обман… Тогда кому ж верить?! Тогда всё обман, всё кругом – один обман, и нет веры никому и ни в кого!..
А потому страшно вдумываться, вникать, понимать: чувствуешь интуитивно, что открытие может оказаться непосильным для души. Поэтому предпочитаешь верить лжецу, вторить, поддакивать, гипнотизироваться размеренным «духовным» ритмом разговора, воображаемым видеорядом, состоящим вперемешку из выдранных из контекста святоотеческих цитат, икон, штампов обыденного сознания.
Веришь лжи, потому что страшно обнаружить подделку и оказаться в одиночестве со своим пониманием. Лучше поверить. Вернее, легче. Так спокойнее.
И всё. И порок торжествует. Да-да, именно так. Порок торжествует в тишине. Порок не тогда распространяется и засасывает, когда людей от его миазмов наизнанку выворачивает, но когда его дезодорируют фирменными средствами ада: мнимым благочестием и фарисейской моралью.
Вспомним-ка происхождение парфюмерии: изначально ее цель была в чем? Правильно – перебить смрад грязного тела. Нечто подобное происходит и в духовном плане, когда «благоуханием православия» перебивают смрад алчности, гордыни, тщеславия, человеконенавистничества, равнодушия и пр.
Чего проще? Сатана первый химик. Какое благоухание изволите? Вмиг предложим варианты – все настолько «идентичные натуральному», что самое тонкое обоняние не отличит.
Чем желаете спрыснуть язву тщеславия? Фирменным «Ревность о славе Божией»? Пожалуйста! У вас подгнивает душа в связи с недугом равнодушия? Припудрите ее из коробочки «Смирение»: ведь именно смирение (да-да, ничто другое, конечно же) вам не позволяет вторгаться в жизнь ближних, искренне справляясь, как их дела и спрашивая, не можете ли вы им чем-то помочь. Пудрите, пудрите спокойно! Препарат, апробированный веками, да что там – тысячелетиями! Мозги запудриваются равномерно и приятно: и себе, и людям. И все довольны…
Прощение… О, эта добродетель заслуживает, чтобы и о ней, и о спекуляциях на ней поговорить особо. Вспоминается одна старая добрая знакомая. Отнюдь не праведница, не какая-нибудь «продвинутая православная». Очень даже непростой жизни человек. Много лет назад я упустил ее из виду и до сих пор не знаю, воцерковилась ли она в итоге.
«Как трудно нам произнести это сакраментальное слово „прости“!» Ее фраза врезалась тогда, двадцать лет назад, в мою непроизвольно избирательную память и звучит в ней по сей день. Как хорошо, как точно она сказала: «сакраментальное».
Поистине слово «прости» – сакраментально. В душе происходит таинство отпущения греха. Нет-нет, прошу, не соблазняйтесь, братья и сестры, я не пытаюсь внести новшество в догматическое учение о таинствах и отрицать необходимость священника для совершения таинства покаяния. Речь о другом: что-то происходит в душе людей в этот момент… или не происходит. В зависимости от искренности и серьезности отношения к теме. И в душе произносящего «прости», и в душе того, кто открывается для принятия этого слова в свою душу. Если открывается. И если произносящий нелицемерно просит.
Нет, я не хочу сказать, что если человек не получил прощения, то сам виноват; значит, неискренне просил… Нет, ни в коем случае! Хотя… надо посмотреть, может, и так. Может, и в самом деле не лишне будет заглянуть в свое сердце и покопаться, так ли уж оно преисполнено стыдом и горечью от осознания своей вины?
Однако бывает, что сердце, ожесточенное обидой и злопамятством, остается неприступным при самом искреннем призыве к примирению. В связи с этим вспоминается случай, рассказанный недавно моей духовной дочерью.
В детстве проводила она каникулы у бабушки на Дону. И вот ее все время поражало, как бабушка и ее соседка лаялись друг с дружкой: огонь и пламень!!! Рок-опера «Глубины ада на станичном огороде». Никакой аппаратуры, а зато какие спецэффекты!..
Одним из них был повторяющийся пассаж, означавший в станичной семиотике завершение фольклорной композиции на свободную тему: стремительный разворот спиной к оппоненту и поясной поклон до земли с одновременным задиранием юбки. Внутреннее единство душ, сплетенных в борьбе, парадоксально сводило на нет искомый зрелищный эффект от демонстрации «пятой точки», поскольку они это делали, не сговариваясь, одновременно.
Девочка, подраставшая на чтении классической литературы и небезуспешно вскармливаемая мамой в плане хороших манер, столбенела и робко спрашивала бабушку, как это у нее совмещается «вот это всё» с хождением в церковь? Бабушка пожимала плечами, разводила руками, вроде как, не видя ничего несовместимого и противоестественного для христианской души в этом.
Однако не будем торопиться с выводами, что, дескать, обе они одинаковые, и народ, вот, «крещен, да не просвещен», и «все они – язычники», ну и прочий, хоть и не лишенный оснований, а все же поверхностный бред.
Так вот, собралась, значит, соседка бабушкина помирать. Но помирала она не дома, а в больнице. И тогда бабушка моего чада, превозмогая дикую боль в суставах, оделась-обулась и по черноземной грязи, в которой порой даже трактор застревал, пошла за тридевять земель в эту больницу.
Пришла, присела возле кровати и заговорила с умирающей о том, что, вот, лаялись они всё–лаялись, а теперь ей, видимо, пришел час помирать, и давай-ка мириться, прости меня, старую, а то, что ж?.. Та молчала, слушала. Выслушала. И, так же молча, отвернулась к стенке… Как рассказывала бабушка: «Зубы сцепыла, тай к стенки, мовчки, повэрнулась».
Вот так. С виду они как бы одинаковые: и в церковь обе ходили, и лаялись омерзительно тоже обе, и сквернословили в лицо, и фигуру канкана показывали с одинаковой завидной прытью, как списанные танцовщицы «Мулен Руж», идя ноздря в ноздрю к своему финишу на радость бесам. Да только на пороге вечности в них произошел суд (суд, по-гречески, кризис – выявление сущего): и одна повиновалась голосу Божиему, а другая предпочла «чужой глас» (Ин. 10; 5).
Потому что внутренне были разными. Не стали, а именно были. Только проявилось это при расставании, при прощании. При прощении. Одностороннем.
Трудно было уловить «разность» под грубостью. Тем более эта внутренняя «разность» с трудом просматривается, когда люди «обучены благочестивым манерам». Можно ведь и все нормы этикета соблюсти, и в глаза смотреть, и улыбаться, а при этом по сути стоять к человеку спиной, изящно, утонченно (а потому глубоко и болезненно) давая ему это почувствовать.
Так бывает: человек прощения просит, но как бы стоя спиной. При этом и подрагивание голосовых связок будет с поволокой в глазах, и очень стройное изложение своего якобы осмысления вины.
Но «лукавство спины» уловить все же можно. По некоторым реакциям и аргументации. Если, конечно, быть внимательным. Критериев, как минимум, три: о чем сожалеет просящий, чего добивается и на что ради прощения готов?
Искреннее раскаяние сопряжено с покаянием, то есть с изменением внутренним, с переменой образа мыслей и чувств. Если просящий сожалеет не о самой ране, которую нанес и не о самой безнравственности поступка, а о том, что вследствие этого потерял – это раскаяние без покаяния.
Если он добивается прощения не ради самого прощения, не ради мира в душе обиженного и не ради, как следствия, очищения своей совести, а непременно ради восстановления утраченных благ (или предотвращения их утраты) – даже раскаяние это весьма сомнительно, не говоря уже о покаянии.
Если нет у него стремления как-то исправить испорченное, возместить утрату или, если это невозможно, хоть что-то сделать во искупление вины (речь именно о стремлении, а не о готовности откупиться, чтобы избежать неприятностей) – раскаяние, может, и есть, но… только на уровне того, что вот, не рассчитал, промахнулся, недооценил, а теперь расхлебывать приходится – лучше бы не делал.
Все это значит, что если даже есть сожаление о содеянном, то не из-за горя, причиной которого стал, а из-за собственных неприятностей, которыми это «чужое» горе обернулось. Ну максимум, в самом деле, сожалеет о поступке, который причинил страдания невинному человеку, о самих страданиях жертвы тоже, может, переживает, но при этом не меняется, оставаясь таким же, относясь к себе по-прежнему.
И что с такими делать? Не прощать? Но тогда какие мы христиане? Подыгрывать им? А по-христиански ли это? Христос не лобзал Иуду в ответ, но укорил, указав на чудовищную подлость выбора знака: «Целованием ли предаешь Сына Человеческого?» (Лк. 22; 48).
Сщмч. Вениамин Петроградский не стал благословлять своего «птенца» Александра Введенского, когда тот, придя с чекистами, хотел получить благословение: «Отец Александр, мы же не в Гефсиманском саду!»
Это примеры непрощения? Нет, но примеры непотворства лукавству.
Православие антиномично не только в области вероучения, но и в области учения нравственного, которое от первого неотделимо, органически из него произрастая. Догматика питает этику, а последняя, реализуясь практически, является в спасаемый Богом мир как плод вероучения.
Если Бог непостижим, то и Его Откровение тоже не поддается схоластическому препарированию. В жизни христианина всегда будут складываться ситуации, которые можно назвать духовно-нравственными коллизиями. Не потому, что заповеди не ясны, а потому, что ум наш лукав.
И лукавый наш ум, сталкиваясь с ситуациями, в которых, чтобы адекватно применить теорию на практике, требуется напрячься и прислушаться к совести, предпочитает либо теоретизировать, выхватывая, не вникая в суть проблемы, «подходящие» отрывки из Писания, святоотеческих трудов, житий, канонов (когда речь о другом человеке), или же (когда речь о себе-любимом или о ком-то из близких), не задумываясь, отдает предпочтение житейской мудрости, решая ситуацию по привычному шаблону производственных, коммерческих, корпоративных и тому подобных типов безбожных отношений.
Если же мы хотим оставаться Христовыми, то «двойные стандарты» не для нас. Другое дело, что не всегда бывает просто поступить по Евангелию.
Вот хотя бы то же прощение. По Евангелию все ясно: от ближнего отвращаться нельзя. Нет для нас людей погибших, пока их земля носит. Есть погибающие. Тут важно и против них (значит, против Христа) не погрешить, и себя не дать им обмануть в каком бы то ни было отношении.
Так прощать или не прощать? Броситься в объятия или повернуться спиной?..
Вот из-за такой постановки вопроса люди зачастую и впадают в противоположные крайности. Почему обязательно «или-или»?
Чтобы не возникало соблазна двоедушия по принципу: «Евангелие и Отцы – это прекрасно, а жизнь – это жизнь», следует развести понятия прощения как духовно-нравственного акта и прощения как восстановления отношений.
Первое – заповедь, и без этого нет спасения. Причем не столь важно, заслуживает ли обидчик прощения – это не нам судить. Прощать, не дожидаясь, пока нас об этом попросят, надо в любом случае от сердца ради Христа, Который нас прощает и примиряет с Отцом Небесным.
И тут не проходит оправдание, что есть такие обиды, которые нельзя прощать. Потому что в таком случае и Бог нам простит только всякую мелочь, а что посущественней – останется на нашей душе, ибо мы сами так решили. Нам ведь ясно сказано: «…Каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить» (Мф. 7; 2).
Разумеется, прощение от сердца – основа выстраивания дальнейших отношений, но отнюдь не с необходимостью влекущая их восстановление, а если и да, то совсем необязательно скорое.
Совершенно без толку было объяснять, что это и есть ненависть, что это и есть презрение (в отличие от призрения – обращать внимание). Девушка была свято уверена, что если она не мстит (активно не оскорбляет словом и действием), а просто стоит столбом, не отвечая на приветствия и глядя вперед или сквозь (тут уж как повезет собеседнику в пространственном отношении оказаться) – это самое что ни на есть нормальное и приемлемое поведение. Она не держит зла, ибо не на кого. Этого человека – нет.
Конечно же, такое демонстративное презрение к ближнему, слава Богу, не особо частое явление в церковной среде. Но и демонстративность – не самое худшее в каком бы то ни было пороке. Противно, бесспорно, смотреть на отходы жизнедеятельности, но, видя их, можно, по крайней мере, если не убрать, то хоть не вступить, а как быть с тем, что прикрыто благоухающей флорой?
То же и с душой. Как же надо любить свою порочность, чтобы не только приспособиться ее камуфлировать мнимым доброделанием, но еще и проглядывающий срам научиться выдавать за добродетель?
Когда смотришь в глаза таких виртуозов, даже стыдно становится от мелькнувших подозрений в их нечистоплотности, потому что, если такое поведение, такие речи и манеры – обман… Тогда кому ж верить?! Тогда всё обман, всё кругом – один обман, и нет веры никому и ни в кого!..
А потому страшно вдумываться, вникать, понимать: чувствуешь интуитивно, что открытие может оказаться непосильным для души. Поэтому предпочитаешь верить лжецу, вторить, поддакивать, гипнотизироваться размеренным «духовным» ритмом разговора, воображаемым видеорядом, состоящим вперемешку из выдранных из контекста святоотеческих цитат, икон, штампов обыденного сознания.
Веришь лжи, потому что страшно обнаружить подделку и оказаться в одиночестве со своим пониманием. Лучше поверить. Вернее, легче. Так спокойнее.
И всё. И порок торжествует. Да-да, именно так. Порок торжествует в тишине. Порок не тогда распространяется и засасывает, когда людей от его миазмов наизнанку выворачивает, но когда его дезодорируют фирменными средствами ада: мнимым благочестием и фарисейской моралью.
Вспомним-ка происхождение парфюмерии: изначально ее цель была в чем? Правильно – перебить смрад грязного тела. Нечто подобное происходит и в духовном плане, когда «благоуханием православия» перебивают смрад алчности, гордыни, тщеславия, человеконенавистничества, равнодушия и пр.
Чего проще? Сатана первый химик. Какое благоухание изволите? Вмиг предложим варианты – все настолько «идентичные натуральному», что самое тонкое обоняние не отличит.
Чем желаете спрыснуть язву тщеславия? Фирменным «Ревность о славе Божией»? Пожалуйста! У вас подгнивает душа в связи с недугом равнодушия? Припудрите ее из коробочки «Смирение»: ведь именно смирение (да-да, ничто другое, конечно же) вам не позволяет вторгаться в жизнь ближних, искренне справляясь, как их дела и спрашивая, не можете ли вы им чем-то помочь. Пудрите, пудрите спокойно! Препарат, апробированный веками, да что там – тысячелетиями! Мозги запудриваются равномерно и приятно: и себе, и людям. И все довольны…
Прощение… О, эта добродетель заслуживает, чтобы и о ней, и о спекуляциях на ней поговорить особо. Вспоминается одна старая добрая знакомая. Отнюдь не праведница, не какая-нибудь «продвинутая православная». Очень даже непростой жизни человек. Много лет назад я упустил ее из виду и до сих пор не знаю, воцерковилась ли она в итоге.
«Как трудно нам произнести это сакраментальное слово „прости“!» Ее фраза врезалась тогда, двадцать лет назад, в мою непроизвольно избирательную память и звучит в ней по сей день. Как хорошо, как точно она сказала: «сакраментальное».
Поистине слово «прости» – сакраментально. В душе происходит таинство отпущения греха. Нет-нет, прошу, не соблазняйтесь, братья и сестры, я не пытаюсь внести новшество в догматическое учение о таинствах и отрицать необходимость священника для совершения таинства покаяния. Речь о другом: что-то происходит в душе людей в этот момент… или не происходит. В зависимости от искренности и серьезности отношения к теме. И в душе произносящего «прости», и в душе того, кто открывается для принятия этого слова в свою душу. Если открывается. И если произносящий нелицемерно просит.
Нет, я не хочу сказать, что если человек не получил прощения, то сам виноват; значит, неискренне просил… Нет, ни в коем случае! Хотя… надо посмотреть, может, и так. Может, и в самом деле не лишне будет заглянуть в свое сердце и покопаться, так ли уж оно преисполнено стыдом и горечью от осознания своей вины?
Однако бывает, что сердце, ожесточенное обидой и злопамятством, остается неприступным при самом искреннем призыве к примирению. В связи с этим вспоминается случай, рассказанный недавно моей духовной дочерью.
В детстве проводила она каникулы у бабушки на Дону. И вот ее все время поражало, как бабушка и ее соседка лаялись друг с дружкой: огонь и пламень!!! Рок-опера «Глубины ада на станичном огороде». Никакой аппаратуры, а зато какие спецэффекты!..
Одним из них был повторяющийся пассаж, означавший в станичной семиотике завершение фольклорной композиции на свободную тему: стремительный разворот спиной к оппоненту и поясной поклон до земли с одновременным задиранием юбки. Внутреннее единство душ, сплетенных в борьбе, парадоксально сводило на нет искомый зрелищный эффект от демонстрации «пятой точки», поскольку они это делали, не сговариваясь, одновременно.
Девочка, подраставшая на чтении классической литературы и небезуспешно вскармливаемая мамой в плане хороших манер, столбенела и робко спрашивала бабушку, как это у нее совмещается «вот это всё» с хождением в церковь? Бабушка пожимала плечами, разводила руками, вроде как, не видя ничего несовместимого и противоестественного для христианской души в этом.
Однако не будем торопиться с выводами, что, дескать, обе они одинаковые, и народ, вот, «крещен, да не просвещен», и «все они – язычники», ну и прочий, хоть и не лишенный оснований, а все же поверхностный бред.
Так вот, собралась, значит, соседка бабушкина помирать. Но помирала она не дома, а в больнице. И тогда бабушка моего чада, превозмогая дикую боль в суставах, оделась-обулась и по черноземной грязи, в которой порой даже трактор застревал, пошла за тридевять земель в эту больницу.
Пришла, присела возле кровати и заговорила с умирающей о том, что, вот, лаялись они всё–лаялись, а теперь ей, видимо, пришел час помирать, и давай-ка мириться, прости меня, старую, а то, что ж?.. Та молчала, слушала. Выслушала. И, так же молча, отвернулась к стенке… Как рассказывала бабушка: «Зубы сцепыла, тай к стенки, мовчки, повэрнулась».
Вот так. С виду они как бы одинаковые: и в церковь обе ходили, и лаялись омерзительно тоже обе, и сквернословили в лицо, и фигуру канкана показывали с одинаковой завидной прытью, как списанные танцовщицы «Мулен Руж», идя ноздря в ноздрю к своему финишу на радость бесам. Да только на пороге вечности в них произошел суд (суд, по-гречески, кризис – выявление сущего): и одна повиновалась голосу Божиему, а другая предпочла «чужой глас» (Ин. 10; 5).
Потому что внутренне были разными. Не стали, а именно были. Только проявилось это при расставании, при прощании. При прощении. Одностороннем.
Трудно было уловить «разность» под грубостью. Тем более эта внутренняя «разность» с трудом просматривается, когда люди «обучены благочестивым манерам». Можно ведь и все нормы этикета соблюсти, и в глаза смотреть, и улыбаться, а при этом по сути стоять к человеку спиной, изящно, утонченно (а потому глубоко и болезненно) давая ему это почувствовать.
Так бывает: человек прощения просит, но как бы стоя спиной. При этом и подрагивание голосовых связок будет с поволокой в глазах, и очень стройное изложение своего якобы осмысления вины.
Но «лукавство спины» уловить все же можно. По некоторым реакциям и аргументации. Если, конечно, быть внимательным. Критериев, как минимум, три: о чем сожалеет просящий, чего добивается и на что ради прощения готов?
Искреннее раскаяние сопряжено с покаянием, то есть с изменением внутренним, с переменой образа мыслей и чувств. Если просящий сожалеет не о самой ране, которую нанес и не о самой безнравственности поступка, а о том, что вследствие этого потерял – это раскаяние без покаяния.
Если он добивается прощения не ради самого прощения, не ради мира в душе обиженного и не ради, как следствия, очищения своей совести, а непременно ради восстановления утраченных благ (или предотвращения их утраты) – даже раскаяние это весьма сомнительно, не говоря уже о покаянии.
Если нет у него стремления как-то исправить испорченное, возместить утрату или, если это невозможно, хоть что-то сделать во искупление вины (речь именно о стремлении, а не о готовности откупиться, чтобы избежать неприятностей) – раскаяние, может, и есть, но… только на уровне того, что вот, не рассчитал, промахнулся, недооценил, а теперь расхлебывать приходится – лучше бы не делал.
Все это значит, что если даже есть сожаление о содеянном, то не из-за горя, причиной которого стал, а из-за собственных неприятностей, которыми это «чужое» горе обернулось. Ну максимум, в самом деле, сожалеет о поступке, который причинил страдания невинному человеку, о самих страданиях жертвы тоже, может, переживает, но при этом не меняется, оставаясь таким же, относясь к себе по-прежнему.
И что с такими делать? Не прощать? Но тогда какие мы христиане? Подыгрывать им? А по-христиански ли это? Христос не лобзал Иуду в ответ, но укорил, указав на чудовищную подлость выбора знака: «Целованием ли предаешь Сына Человеческого?» (Лк. 22; 48).
Сщмч. Вениамин Петроградский не стал благословлять своего «птенца» Александра Введенского, когда тот, придя с чекистами, хотел получить благословение: «Отец Александр, мы же не в Гефсиманском саду!»
Это примеры непрощения? Нет, но примеры непотворства лукавству.
Православие антиномично не только в области вероучения, но и в области учения нравственного, которое от первого неотделимо, органически из него произрастая. Догматика питает этику, а последняя, реализуясь практически, является в спасаемый Богом мир как плод вероучения.
Если Бог непостижим, то и Его Откровение тоже не поддается схоластическому препарированию. В жизни христианина всегда будут складываться ситуации, которые можно назвать духовно-нравственными коллизиями. Не потому, что заповеди не ясны, а потому, что ум наш лукав.
И лукавый наш ум, сталкиваясь с ситуациями, в которых, чтобы адекватно применить теорию на практике, требуется напрячься и прислушаться к совести, предпочитает либо теоретизировать, выхватывая, не вникая в суть проблемы, «подходящие» отрывки из Писания, святоотеческих трудов, житий, канонов (когда речь о другом человеке), или же (когда речь о себе-любимом или о ком-то из близких), не задумываясь, отдает предпочтение житейской мудрости, решая ситуацию по привычному шаблону производственных, коммерческих, корпоративных и тому подобных типов безбожных отношений.
Если же мы хотим оставаться Христовыми, то «двойные стандарты» не для нас. Другое дело, что не всегда бывает просто поступить по Евангелию.
Вот хотя бы то же прощение. По Евангелию все ясно: от ближнего отвращаться нельзя. Нет для нас людей погибших, пока их земля носит. Есть погибающие. Тут важно и против них (значит, против Христа) не погрешить, и себя не дать им обмануть в каком бы то ни было отношении.
Так прощать или не прощать? Броситься в объятия или повернуться спиной?..
Вот из-за такой постановки вопроса люди зачастую и впадают в противоположные крайности. Почему обязательно «или-или»?
Чтобы не возникало соблазна двоедушия по принципу: «Евангелие и Отцы – это прекрасно, а жизнь – это жизнь», следует развести понятия прощения как духовно-нравственного акта и прощения как восстановления отношений.
Первое – заповедь, и без этого нет спасения. Причем не столь важно, заслуживает ли обидчик прощения – это не нам судить. Прощать, не дожидаясь, пока нас об этом попросят, надо в любом случае от сердца ради Христа, Который нас прощает и примиряет с Отцом Небесным.
И тут не проходит оправдание, что есть такие обиды, которые нельзя прощать. Потому что в таком случае и Бог нам простит только всякую мелочь, а что посущественней – останется на нашей душе, ибо мы сами так решили. Нам ведь ясно сказано: «…Каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить» (Мф. 7; 2).
Разумеется, прощение от сердца – основа выстраивания дальнейших отношений, но отнюдь не с необходимостью влекущая их восстановление, а если и да, то совсем необязательно скорое.
Разум дан человеку, чтобы анализировать и делать выводы. В том числе на будущее. Прощать от сердца надо. Быть готовым оказать согрешившему против тебя человеку милосердие, помощь – нормально. Сама по себе эта готовность – уже христианское состояние души. Но всегда ли надо действовать так, как готово простившее сердце?
Безусловно, что бы ни совершил человек, но если он искренне раскаивается, если его покаяние приносит плоды – он должен быть прощен и его зло можно, да и нужно покрыть. Он уже другой человек. Ни к чему все эти «справедливые воздаяния».
А если как был злодей, так и остался, и просит он прощения только для того, чтобы избежать наказания или каких-нибудь проблем, и ему идут навстречу, в результате чего он получает возможность продолжать свои темные дела, но уже, с учетом ошибок, более ловко – это добро? Это по-христиански?..
Когда восстанавливают с ним отношения, оказывают доверие, только лишь на том основании, что на сердце больше нет на него зла, обиды, как если бы он никогда ничего не делал плохого, тем самым позволяя ему вновь вводить людей в заблуждение – это христианское поведение? – Это глупость.
Причем глупость преступная. Потому что одно дело – простить, оказать милость, поддержать в намерении исправиться и выдать первый аванс доверия; другое – сразу оказать полное доверие, не убедившись в искренности раскаяния и степени исправления. Ведь иной, даже искренне раскаявшийся человек, поначалу может лишь отчасти осознавать свою порочность, которая полностью еще не выветрилась, и он по немощи может вляпаться в прежнее… Это при искреннем раскаянии, а что говорить о лукавом примирении?
По-христиански ли принимать решение, исходя только из своего душевного состояния, не учитывая многих факторов, которые определяют дальнейшее поведение того, кого собираешься обременить доверием? А его психическое состояние, а наклонности, а степень изменения образа мыслей (покаяние), а среда, а люди, наконец, которые могут пострадать от него?.. О них-то можно подумать и понять, что такое «милосердие» к неисправившемуся злодею – жестокость по отношению к его потенциальным жертвам?
Доверие доверию – рознь. Нам заповедано любить, а не дружить. Нам заповедано всех любить, но не заповедано всем и каждому доверять в одинаковой степени. И в то же время невозможно любить без доверия. Мы не можем любить ближнего, если не надеемся на его совесть, на то, что он изменится к лучшему. Доверие – это проявление надежды. Поначалу осторожное, а затем, от одного оправданного доверия к другому, и оно крепнет.
К любому человеку надо быть обращенным лицом, т. е. прощая заранее, не дожидаясь ничего с его стороны, в готовности принять его покаяние и поддержать в малейших изменениях к лучшему.
Но следует помнить, что чрезмерность доверия обременяет и провоцирует на злоупотребление; недостаток его оскорбляет и провоцирует на подтверждение обоснованности недоверия; аванс доверия вдохновляет и укрепляет на пути покаяния, но… аванс – это задаток, а не вся сумма.
Безусловно, что бы ни совершил человек, но если он искренне раскаивается, если его покаяние приносит плоды – он должен быть прощен и его зло можно, да и нужно покрыть. Он уже другой человек. Ни к чему все эти «справедливые воздаяния».
А если как был злодей, так и остался, и просит он прощения только для того, чтобы избежать наказания или каких-нибудь проблем, и ему идут навстречу, в результате чего он получает возможность продолжать свои темные дела, но уже, с учетом ошибок, более ловко – это добро? Это по-христиански?..
Когда восстанавливают с ним отношения, оказывают доверие, только лишь на том основании, что на сердце больше нет на него зла, обиды, как если бы он никогда ничего не делал плохого, тем самым позволяя ему вновь вводить людей в заблуждение – это христианское поведение? – Это глупость.
Причем глупость преступная. Потому что одно дело – простить, оказать милость, поддержать в намерении исправиться и выдать первый аванс доверия; другое – сразу оказать полное доверие, не убедившись в искренности раскаяния и степени исправления. Ведь иной, даже искренне раскаявшийся человек, поначалу может лишь отчасти осознавать свою порочность, которая полностью еще не выветрилась, и он по немощи может вляпаться в прежнее… Это при искреннем раскаянии, а что говорить о лукавом примирении?
По-христиански ли принимать решение, исходя только из своего душевного состояния, не учитывая многих факторов, которые определяют дальнейшее поведение того, кого собираешься обременить доверием? А его психическое состояние, а наклонности, а степень изменения образа мыслей (покаяние), а среда, а люди, наконец, которые могут пострадать от него?.. О них-то можно подумать и понять, что такое «милосердие» к неисправившемуся злодею – жестокость по отношению к его потенциальным жертвам?
Доверие доверию – рознь. Нам заповедано любить, а не дружить. Нам заповедано всех любить, но не заповедано всем и каждому доверять в одинаковой степени. И в то же время невозможно любить без доверия. Мы не можем любить ближнего, если не надеемся на его совесть, на то, что он изменится к лучшему. Доверие – это проявление надежды. Поначалу осторожное, а затем, от одного оправданного доверия к другому, и оно крепнет.
К любому человеку надо быть обращенным лицом, т. е. прощая заранее, не дожидаясь ничего с его стороны, в готовности принять его покаяние и поддержать в малейших изменениях к лучшему.
Но следует помнить, что чрезмерность доверия обременяет и провоцирует на злоупотребление; недостаток его оскорбляет и провоцирует на подтверждение обоснованности недоверия; аванс доверия вдохновляет и укрепляет на пути покаяния, но… аванс – это задаток, а не вся сумма.
Протоиерей Игорь Прекуп